Проблемы «объективистского» изучения русской орфографии в функционально-прагматическом аспекте

Можно предположить, что далеко не все «ценности» нынешней орфографии входят или вошли в культурный фонд нации и что, может быть, лишь «сакральное» отношение к ним оберегает их от бесстрастных оценок на шкале соответствия / несоответствия идеалам прагматики, которые естественным образом могут появиться вследствие объективистского изучения и тем самым нарушить априорное отношение к ней.

В качестве иллюстрации сказанного укажем на несколько функционально-прагматических моментов, способных привести и поставить русскую орфографию на аксиологическую плоскость.

Скажем, описки, небрежности в каллиграфии и плохой почерк обладают значительно большими помехообразующими способностями при восприятии текста, чем орфографические ошибки (особенно ошибки смыслодифференцирующего типа: одна или две Н в причастиях и прилагательных, слитное или раздельное написание НЕ с прилагательными и причастиями), однако отношение к ним в теоретической лингводидактике и практике (например, при проверке абитуриентских сочинений и изложений) достаточно снисходительное. В школе им не уделяется должного внимания. В частности, чистописания по сути не стало уже и в начальных классах; сам этот термин основательно забыт вытесненный термином «правописание», понимаемом исключительно орфографически. Описки нарушают законы написания звуков в сильных позициях и, следовательно, существенно мешают восприятию (идентификации) слов, ошибки возникают в фонетически слабых позициях, самим языком отдаленных от необходимости и возможности регулярной и стопроцентной дифференциации звуковых оболочек именно по причине их «слабости». Это означает, что описка нарушает языковые правила (внутренний код языка), а ошибка нарушает метаязыковые правила, именно по отношению к ним описка оценивается как нечто негрубое, оправданное, требующее понимания и снисходительности к пишущему, а ошибка рассматривается как явление недопустимое. По сути такие оценки возникают на морально-пуристической шкале, тогда как прагматическая шкала вообще по каким-то причинам не актуализируется в теории орфографии, а через нее — и в орфографической практике. То же самое можно сказать и о почерке. В ходе проверки абитуриентских работ часто наблюдается ситуация, когда проверяющий преподаватель, устав от помех, создаваемых плохим почерком, приходит в негодование, но в то же время он не может снизить за это оценку, ибо почерк не рассматривается в качестве принципиальной коммуникативной ошибки: нельзя к человеку придираться — таков-де он, таков его почерк; не понимаешь его — твои проблемы, а не абитуриента. Но плохой почерк является по сути (коммуникативной сути языка!) «суперошибкой» пишущего, не берущего в расчет восприятие того, что он написал, адресатом, отрицающего нормы каллиграфии и графологии и вместе с ними — этические требования к пользованию ими (причем последние нарушаются здесь в гораздо большей степени, чем в случае орфографических ошибок в силу очевидности для самого пишущего создаваемых им помех читателю).

В этом же ключе можно рассмотреть отношение к «просветительской» функции правописания. Нередко необходимость напряженных умственных усилий при решении орфограмм оправдывается глубиной и пользой (в познании ли языка, расширения ли горизонта или просто развития ума). Но зачем правописанию, имеющему весьма прагматические коммуникативные задачи, орфографическая «неповерхностность» — на этот вопрос каноническая орфография не отвечает.

Особого внимания заслуживают дифференцирующие написания, неизменно приковывающие большое внимание учителей и учащихся, которое, однако, не избавляет ученические работы от массы ошибок в соответствующих орфограммах, регулирующих написание полных и кратких причастий, слитное или раздельное написание наречий, образованных от существительных, и т. п. Весьма нередко они расцениваются как некая «тонкость», которую необходимо оберегать для развития лингвистических способностей носителей русского языка.

Действительно ли дифференцированные написания участвуют в процессах семантизации текста, в понимании различия смыслов его единиц и т. п.? Или, быть может, они просто не замечаются, и те усилия, которые затрачивает пишущий, просто не востребованы (ср.: невостребованны!)? Наши наблюдения в этой сфере орфограмм говорят об отсутствии в них функционально-прагматического содержания. На аксиологической шкале этот тезис может быть сформулирован как утверждение об искусственном навязывании русской орфографии интерпретационной функции, которая в письменной деятельности фактически «не действует»; и это ее «бездействие» – главное доказательство отсутствия «жизненной» необходимости в ней для обыденной письменной деятельности.

Далеко не случайно, что в языке фиксация внимания на омонимических и паронимических отношениях, как правило, осуществляется в каламбурах, языковой игре, всегда предполагающих выход за пределы ядра системы и нормы на их периферию. Язык как бы говорит — «функционально значимая дифференциация омонимов в естественной речи, в обыденном языковом сознании — это смешно, несерьёзно»). Если посмотреть с этих позиций на те случаи, которыми обычно иллюстрируют значимость орфографической дифференциации разных смыслов (это один из традиционных доводов лингводидактики, объясняющей необходимость орфографического единообразия на письме), то очевидной становится явная ограниченность ее возможностей, надуманность ситуаций, и самое главное — на их фоне становится очевидной нерелевантность актуализации дифференцирующих написаний при обычном (не игровом) восприятии дифференцирующих написаний. Известный пример в учебнике, показывающий значимость орфографии, — рисунок бабушки, которая с умилением полощет котенка, потому что внук прислал ей записку: «Бабушка, полоскай моего котенка!». Симптоматично, что значимость интерпретирующей функции орфографии иллюстрирует глуповатый персонаж: нормальный человек не придает буквам смысла больше, чем контексту в целом (как правило, и в устной речи мы не замечаем звукового устройства слова при его восприятии, фиксируя все внимание на его смысловой стороне). Мы уже не говорим, что авторы данного «убеждающего» примера не смогли создать текста, в котором совпадение контекстов было бы естественным даже не в житейском, а в собственно лингвистическом смысле: «полоскать» и «поласкать» — глаголы разных видов. Но в грамматическом отношении «бабушка» уже не проявляет суперпуризма.

С сокращениями из: Голев Н. Д. Некоторые проблемы «объективистского» изучения русской орфографии в функционально-прагматическом аспекте, 2001