Полемика о старом и новом слоге

Основатель «Беседы любителей русского слога», президент Российской академии, министр народного просвещения адмирал Александр Семенович Шишков (1754-1841) был одной из центральных фигур языковых споров начала XIX в., т.н. «полемики о старом и новом слоге». Широко известны и те литературные и языковедческие принципы, которые он отстаивал.

Однако сама полемика не была чисто филологической. «Дело в том, что с одной стороны - национальная модель русской культуры оказывается теснейшим образом связанной - а в определенном отношении обусловленной - резко специфической языковой ситуацией, сохраняющей типологическую константность на всем протяжении истории русской культуры; с другой же стороны - вне широкой историко-культурной перспективы факты развития языка и литературы не получают исчерпывающего объяснения. Это заставляет нас рассматривать вопрос как бы в двух приближениях: сначала в общем историко-культурном аспекте, а затем - в более историкоязыковой и историко-литературной перспективе». То есть за языковыми и литературными позициями участников полемики стояли их взгляды на развитие и состояние России и российского общества вообще.

Сам Шишков также не был ни профессиональным лингвистом, ни литератором. Его взгляды на словесность были неотделимы от общественно-политических.
Шишков говорит о единстве «славенского» и русского языков, необходимости выделения высокого и низкого слогов в рамках русского языка, причем высокие слова - это слова «славенские»: «...язык у нас славенский и русский один и тот же. Он различается только (больше, нежели всякий другой язык) на высокий и простой. Высоким написаны священные книги, простым мы говорим между собою. И пишем светские сочинения, комедии, романы и проч. Но сие различие так велико, что слова, имеющие одно и то же значение, приличны в одном и неприличны в другом случае: воззреть очами и взглянуть глазами суть два выражения, весьма между собой различные».
Шишков призывает к активному и серьезному изучению церковнославянского языка по духовном книгам для достижения успехов в словесном творчестве («...нужно знать своих слов пристойность и знаменование. Своего языка красоту».

Это напрямую связано с борьбой Шишкова за русский дух в культуре и народе. После того, как французское Просвещение привело к французской революции, во всех влияниях и веяниях из Франции Шишков видел угрозу русской монархии, православной вере и т.д. Потому он активно сопротивляется проникновению иностранных языков, в первую очередь французского, в русский («Всякий язык обогащается другим, но не заимствованием из него слов, а тем, что, размножая наши понятия, открывает нам путь <...> извлекать из корней собственного языка своего дотоле неизвестные <...> вещи».

Шишков призывает дворян отказываться от воспитателей-французов для своих детей, ибо «он (иностранный воспитатель - Г.С.) научит меня своему языку, своим нравам, своим обычаям, своим обрядам <... > я только телом буду жить у себя в родной стране моей, а сердцем и умом нечувствительно и поневоле переселюсь в чужую землю» . В т.н. «духе времени» Шишков также видел французское влияние и очень агрессивно боролся за «чистоту» литературы. В тот период, когда Шишков возглавлял министерство народного просвещения, он издал цензурный устав, прозванный современниками за свою необоснованную строгость «чугунным».
В литературе, по мнению Шишкова обязательно должен был присутствовать воспитательный элемент. Именно поэтому он так часто обращается к молодым литераторам, «не совсем заразившихся еще сею язвою (любовью к французскому языку - Г.С. )».

Про язык Шишков говорит, что это «есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения». А вкусу в языке он противопоставляет разум: «. всяк может заняться сочинениями и переводами не одних романов, и не в новейшем вкусе, но всяких книг не в старом, и не в новом вкусе (ибо тот и другой может быть худ), но в том единственном и всегдашнем, который одобряется разумом и здравым рассудком; ибо кто бы как не рассуждал о вкусе, но я не могу признавать его изящным, а особливо в словесности, без участия в нем ума и знания»

Неслучайно противники Шишкова часто упрекали его в том, что в своих выступлениях Шишков часто подменял предмет обсуждения, отождествляя их литературную и языковую позицию с недостатком веры, патриотизма, верности престолу и т.д. Обвиняли Шишкова еще и в том, что он в процессе спора переходил на личности и, кроме того, часто для большей убедительности цитаты, взятые из произведений Карамзина и сильных ли-тераторов-«карамзинистов», перемешивал в своих сочинениях с примерами из третьесортных произведений таким образом, чтобы не слишком осведомленный читатель и их счел карамзинскими

Объясняется это тем, что Шишков по большей части писал не научные филологические работы, а, так сказать, литературно-общественнополитические манифесты.

Вот, например, отрывок из «Рассуждения о старом и новом слоге языка Российского»: «Что ж до того? Уж ли без знания французского языка не позволено быть красноречивым? Мало ли в нашем языке таких слов, которые французы точно выразить не могут? <.> Но меньше ли через то писатели их знамениты?» .

Видно, что по стилю высказывания это скорее лозунг, чем фрагмент лингвистической статьи. Интересно сравнить его с переводом с немецкого «Краткой и справедливой повести о пагубных Наполеона Бонапарте помыслах...», выполненного самим Шишковым: «Нравятся ли вам новизны? Юный ваш рейнский союз? Юное ваше блаженство? Юное ваше учреждение правительства? Нравятся ли французские законы, префекты, мэры, жандармы? Все французские тиранства, титлы, имена?». Или с «Рассуждением о любви к отечеству»: «Кто велит воину презирать труды, опасности и самую смерть? Кто посылает его с оторванной рукой нести в жертву и другую руку? <.> Кто удержал их на поле брани? Кто дал им твердость духа стоять против огнедышащих, смертоносных орудий?».
Оба приведенных текста это призывные манифесты. Первый - к борьбе с завоевателем, второй - к патриотизму и любви к отчеству своему.
«Рассуждение о старом и новом слоге» - тоже призыв к борьбе, борьбе на поле языка, литературы и культуры в целом.

Другими словами, практически все работы Шишкова - это манифестация как языковых и литературных, так и общественно-политических взглядов16.

С этой точки зрения показательна речь Шишкова о Ломоносове, произнесенная в «Беседе любителей русского слова».

Изначально она заявлена как восхваление писателя и стихотворца Ломоносова, чье имя «в целом свете толь известно и громко, что стыдно не знать о нем не токмо русскому, даже иностранцу» . После небольшой биографической справки Шишков начинает разбирать оды Ломоносова, восхваляя его мастерство и умение увлечь читателя. Вот, например, восторженные слова об «Оде на прибытие ее величества великой государыни императрицы Елизаветы Петровны из Москвы в Петербург 1742 года по коронации»: «Что может быть маловажнее и простее сей мысли, что Елисаве-та по утрам умывается водою из Невы? Но посмотрим, в какую блистательную одежду сумел облечь ее сей несравненный стихотворец».
«Отсюда происходит, что где у посредственного певца разум при недостатке чувств кажется отвратительною лестию, или чувства при недостатке разума наскучивают единообразием, там Ломоносов волшебною силою пера своего увлекает, преклоняет, убеждает читателя равно с ним мыслить»

Оговаривая, что в одах дар Ломоносова раскрылся больше всего, Шишков, тем не менее, не забывает и другие жанры. «Главная сила и способность Ломоносова состояли в лирических творениях, однако и в эпических песнопениях оказал он превосходный талант. <...> Мелкие произведения его имеют также многие замысловатости и приятности»

Таким образом разбирает Шишков и другие произведения Ломоносова, описывая, как силен его язык, красив стиль и т.д. Однако, как уже было сказано, Шишков не может ограничиться только эстетическим восприятием произведений Ломоносова и потому уходит в традиционные рассуждения. Во-первых, Шишков не обходит стороной то, что для достижения успехов в литературе необходимо много трудиться, обязательно заниматься науками и, в первую очередь, изучением языка. Подчинение языка рассудку и умение отличать высокий и низкий слоги - одни из основных идей «Рассуждения о старом и новом слоге.»: «Вот таинство стихотворства! Оно состоит в том, чтобы с плодовитым воображением, благородною душою иметь обогащенный познаниями ум <...> знать язык свой и говорить им просто, ясно, чисто, величественно. Для достижения сего потребны природное дарование, любовь к истине, к наукам, к добродетели <...> разборчивость разума в силе и приличии, чувствительность уха в произношении слов и, наконец, пламенное чувство, обуздываемое строгостию рассудка»

Не забывает Шишков связать прекрасный язык Ломоносова и с любовью к отчеству, так как положительный персонаж обязательно должен обладать этой чертой: «Итак, мы видим, что в Ломоносове дар стихотворца изощрен науками, утвержден трудолюбием, обогащен знанием языка своего, соединен с любовию к отечеству, с усердием и верностью к престолу, с благоговением к вере. Таков должен быть писатель!» . Это вообще очень показательный фрагмент. В нем в приложении к литературно-эстетической позиции Шишкова проявляется и общественно-политическая. Описывая с литературной точки зрения Ломоносова, Шишков переходит к наставлению молодежи, объясняя ей, каким должен быть хороший писатель.

Шишков заключает этот пассаж громким манифестом: «Да погибнет разум без благонравия, мудрость без правды, дар слова без честности, острота ума без добродушия!» . Получается, что собственно литературное мастерство - «дар слова» - оказывается ненужным само по себе («без честности»), тем самым Шишков еще раз доказывает, что литература и язык для него -средства манифестации и реализации своих общественно-политических воззрений.
В конце своей речи Шишков опять обращается к молодым литераторам, заканчивая это обращение опять же громким лозунгом: «(Ломоносов - Г.С.) должен быть образцом учащемуся красноречию юношеству, руководствуемое им, оно может прийти туда же, где он, в святилище наук, в храм славы; <...> Да не умирают никогда между нами Ломоносовы! Ибо без помрачения ума, без оскудения знаний, без упадка языка и словесности, они умирать не могут!»

Так кончалась речь Шишкова в «Беседе.», однако позже при публикации статьи в «Собрании сочинений и переводов адмирала Шишкова» к ней было добавлено «Присовокупление». Сам факт наличия такого допол-

нения очень демонстративен. Он еще раз доказывает, что описание мастерства Ломоносова слишком серьезный повод высказаться вообще. Поэтому в печатном виде Шишков решил продолжить свои рассуждения . Формально он отвечает всем тем, кто незаслуженно ругает Ломоносова, на примере некоего г. Критика. Однако, как будет видно дальше, это в еще большей степени превращает работу в программный документ.

Начинается «Присовокупление» с пространного размышления о словесности в России вообще: о ложном и правильном в ее понимании. «Нельзя не удивиться превратному понятию о Словесности многих нынешних писателей и читателей. Вместо того, чтоб пользоваться предшествовавшими нам творцами, <...> начинаем хулить старое и хвалить новое», что «ведет нас не к чести и славе, но к открытию <.> нашего самолюбия и наших заблуждений»26.

Дальше идет собственно диалог с критиком. Причем в некоторых местах это действительно ответ на не очень удачные его замечания. Однако в большинстве случаев Шишков делает все то, за что его всегда упрекали противники: переходит на личности, отвечает не по существу на замечания, подменяет предмет обсуждения, уходит далеко в сторону от непосредственного ответа критику и т.д. «Хотя бы г. критик и не слыхал о весьма известно покушении мореплавателей наших открыть через север путь в Америку, то бы из последних сей строфы стихов

Колумб российский через воды Спешит в незнаемы народы

мог догадаться, что здесь говорится о бывшей экспедиции Чичагова»

Вот еще одно рассуждение по поводу той же оды Ломоносова.

«Се мрачной вечности запону Надежда отверзает нам.

Критик рассуждает: «стихи не очень щасливы (почему? Где доказательства того?) запона ныне не употребляется» (где не употребляется? В разговорах. Но разве книги запрещено читать? Слово запона было и во времена Ломоносова не больше употребительно, как и ныне; но он не усомнился поставить его. Отсель заключить должно, что он рассуждает о словах не по одной только наслышке из народных разговоров, но по силе значения их в языке и приличия в слоге. Язык и книги показали ему, что от глагола запинаю произошли имена запон, запонки, запона.

Первые два: общенародные, запон у повара, у кузнеца и проч. (заменяемое иностранным словом фартук); запонками застегиваются; запона, меньше общенародное для того, что вместо обыкновенно употребляют слова: занавес, занавеска. Ломоносов в сем последнем смысле должен был избрать слово. Он избрал именно меньше употребительное запона, оставив больше употребительные и потому самому в важном слоге меньше приличные: занавес, занавеска. Из сего явствует, что суд Ломоносова о словах основан был на рассудке; он оценял слово по коренному его значению, а не просто понаслышке от частого упоминания в обыкновенных разговорах. Сверх того, вероятно, он думал; мешает ли языку изобилие слов, хотя и то же значащих, однако ж одно от другого отличающееся важностию и простотою? <...>
Мы бы не распространялись так много об одном слове, ежели бы не почитали за нужное показать, что суждение Ломоносова о слоге было, по-видимому, весьма различно с суждением многих нынешних писателей и критиков»

В этом фрагменте опять же отчетливо видно, как Шишков по поводу одного замечания критика высказывает практически все свои мысли и убеждения вообще: и то, что хороший писатель должен изучать «язык и книги», и необходимость различать и чувствовать высокий и низкий слог, причем слова высокие не могут быть заимствованными, разговорными, они должны идти от церковнославянских корней. В самом конце Шишков опять же обращает внимание на некомпетентность «многих современных писателей и критиков».

Кончается «Присовокупление» и вся публикация пространным размышлением о воспитании, обучении и пр.: «... любя язык свой и видя неправые его [критика - Г.С.] о нем суждения, почитаю долгом предостеречь молодых людей, чтобы они не имели святой доверенности к мнимым квин-тимлянам, которые тем больше могут быть вредны, что одарены некоторыми талантами. <...> Ничто не приносит столько вреда языку и словесности, как распространение ложного мнения, что прежний язык наш был худ, труден для простого слога, и что потому надлежит истребить из него все важные, по их названию, славенские слова, и везде заменить их обыкновенными, простыми, которые называют они русскими словами <...>. Должно ли силу и достоинство языка разрушать для того, чтобы повесть оные под ограниченность знания писателей? Должно ли писателям самим верить и почитать их законодателями в языке?»

Дальше Шишков рассуждает о том, что большинство современных ему учителей словесности сами ее не знают и не могут различать высокие и низкие слова: «Чему научат они учеников своих? Мне кажется столько не хорошо сказать о ней [России - Г.С.] сидит, как о курице: ^дит на яйцах; столько ж худо в важном слоге произносить возлегши локтем на Кавказ (вместо лактем), сколько в простой речи сказать: ударь его по лактю (вместо локтю). Вот трудности языка нашего <...> непреодолимые для тех писателей, которые через чтение священных книг не утверждают себя в нем.

По истине, если бы мне какой поселянин сказал, у нашева барина много этаких Ыал, я бы продолжил с ним разговаривать, но если бы Ломоносов написал:

Железо браней да не знает,

Служа в труде безмолвных сїал, то я не стал бы его далее читать!» .

Интересно: этот фрагмент начинается с того, что Шишков объясняет, почему он не может не высказаться по поводу «неправых суждений» о русском языке, отходя от заявленной темы «Присовокупления» - ответить критикам Ломоносова. То есть собственно Ломоносов отходит на второй план. Более того, появляются размышления о современном воспитании, о том, как надо учить русскому языку, что незаслуженно предают забвению «славенские» слова, что писатели не различают высокого и низкого слогов, не хотят изучать родной язык и т.д. Из всех этих позиций с разговором о Ломоносове связано только неразличение высоких и низких слов, все остальное практически не имеет отношения к изначальному предмету «Чтения...».

Ну и конечно, Шишков не может оставить манифестацию своих позиций без мощного финального аккорда, которым, в общем, и должен кончаться манифест.
Даже и самого Ломоносова, который является абсолютно положительным примером писателя, автор не стал бы читать, если бы он не различал высокого и низкого слова. В общем, это еще раз доказывает, что красота слога для Шишкова категория не субъективно-эстетическая, а определенная жесткими правилами.

На примере «Чтения» отчетливо видно, что Ломоносов и его поэтический талант для Шишкова являются лишь поводом высказаться на филологические темы, как то: современная литература, современная критика, состояние и перспективы русского языка, отношение русского и «словенского» языков, иноязычные заимствования и т.д.
А также и на некоторые социальные темы: обучение и воспитание в России, проблемы веры и патриотизма.

Таким образом, эта статья демонстрирует общий принцип построения работ Шишковым, который всегда и во всех случаях высказывался сразу по всему комплексу своих взглядов и очень часто увлекался такого рода смешением предметов обсуждения; получалось, что он обвиняет своих оппонентов в том, чего из их филологических высказываний не следовало.

Смолицкий Григорий Андреевич