«любая античная этика есть этика осанки, любая западная – этика действия»

Сколь бы прекрасна не была античная этика – аристотелевская, стоическая или эпикурейская – у нее имеется один общий изъян с точки зрения духа современности
Пусть мы и являемся наследниками Античности, все же между древним и современным мироощущением имеются существенные различия, а потому и тогдашняя этика годится для настоящего времени только с ограничениями

О различиях между эпохами в целом любопытно писал Освальд Шпенглер в «Закате Европы». При всех минусах этой работы, некоторые важные моменты автор отметил очень точно. Напомню основную суть его концепции. Он был убежден, что всякая великая культура базируется на собственном уникальном мироощущении – и ошибка позднейших исследователей заключается в том, что они воспринимает предшествующие культурные типы по образу и подобию своего – проще говоря, судят по себе.

Шпенглер подробно разбирает лишь три культуры – античную, арабскую (не слишком удачный термин – куда лучше выразился Е.С. Холмогоров, назвавший ее сирийской) и западноевропейскую.

Античная (или аполлоновская) душа видит мир телесным и статичным, а потому не знает ни восхождений к трансцендентному богу, ни устремлений в бесконечность. Центральное понятие античного мировоззрения – космос, понимаемый как гармонический, упорядоченный, незыблемый строй. Ее наука основана на евклидовой геометрии, то есть работает с фиксированными с пространстве объектами. Ее искусство – это строгие неподвижные формы с выраженной реалистичностью: статуи лишены намека на движение, а в литературе характер героев не меняется в течение сюжета.

Арабская (или магическая) душа, свойственная иудеям-фарисеям, христианам, мусульманам, гностикам, герметикам, неоплатоникам и прочим системам рубежа донашенской и нашенской эр дуалистична, а потому предпочитает занебесное земному. Ее наука столь же трансцендентна: оперирует абстрактными категориями (арабские числа) и состоит в толковании божественного откровения. Ее искусство умозрительно, чуждо чувственных форм и лишено мимезиса.

Западная (или фаустовская) душа заточена на длительность, процессуальность, нескончаемое становление. Ее наука сосредоточена на раскрытии причинно-следственных связей (эволюционная теория, система Гегеля), а математический аппарат работает уже не с величинами, а с функциями – отсюда всякие там интегральные исчисления и прочая аналитическая геометрия. Ее искусство акцентировано на развитие, на каузальность, на динамизм: литературные герои под воздействием обстоятельств внутренне трансформируются, живопись обретает перспективу.

Эти тенденции проявляются решительно во всем: не только в науке и искусстве, но и в практической деятельности: политике, экономике, юриспруденции и прочем.

Так вот. Для нас, людей западноевропейского типа (пусть он и считал русских отдельной культурой) этика связана не столько с состояниями души, сколько с внешней деятельностью, а античная – наоборот.

Шпенглер прав в том, что «любая античная этика есть этика осанки, любая западная – этика действия». Под осанкой здесь имеется ввиду нравственное состояние – так, Аристотель говорит об необходимости формировании моральных устоев (того, что устойчиво, статично) как о цели, а о поступках как о средствах.

То есть цель поступков в том, чтобы достичь стабильности, обрести характер. Заметим, не характер нужен для совершения поступков. Точнее, он нужен, но поступки являются лишь эманациями характера: добродетельный человек совершает их потому же, почему комнатные батареи нагревают стены – это побочный эффект, а не цель.

В развитие своей мысли о разнице в мировоззрениях Шпенглер пишет: «Каждая вообще мыслимая античная этика созидает отдельного покоящегося человека как тело среди тел. Все оценки Запада относятся к человеку, поскольку он представляет собой центр приложения силы некой бесконечной всеобщности.»

Проще говоря, для нас оценка человека – это оценка его деятельности, его поступков и достижений, успехов и неудач. «А чего добился ты?» – вполне законный вопрос. Но только для Нового времени – не для греков.

Для античного человека был важен вопрос о том, как достичь устойчивости, как удерживать себя, как уравновесить крайности характера. И в этом ее главный минус с точки зрения современных ценностей.

В последние века жизненная стратегия видится не в обретении характера, а в противоположном: нас интересует вопрос о том, как и что делать, чтобы достичь внешних целей, как реализовать себя и поменять реальность. Пусть даже весьма скромно – но при этом принести пользу и избежать вреда другим людям (если мы, конечно, хотим соответствовать этическим стандартам). Иначе говоря, главный вопрос и главный запрос этических систем последних веков – как распорядиться своей свободой воли в соответствии с разумом, совестью и соображениями пользы.

Речь здесь идет не столько о частных поступках, сколько о миссии, успешность которой первична в сравнении с частными действиями. По сути, речь идет о согласовании целей и средств – какие цели благи, и какие средства допустимы. Оправдывает ли цель средства и все такое.

Но сам этот ход мыслей во многом противоречит духу античной этики, поскольку вопрос о целях для нее неактуален. Ее цель – достичь нужного состояния и из этого состояния не выпадать. Иначе говоря, цель в том, чтобы перестать ставить цели. Но какие цели у современных людей? Построить, распространить, утвердить, начать, продолжить, закончить – словом, делать дела. Полезные, благие, разумные (в идеале, конечно) – но дела, последствия которых могут что-то изменить. То есть характер нужен для дел – он не самоценен, он служит опорой поступкам – а не наоборот.

Если бы стоика или эпикурейца спросили, для чего тебе, мил человек, нравственное совершенство, он бы не понял вопроса. Это все равно, как если бы современного человека спросили, зачем ему добиваться в жизни успеха, когда можно беззаботно бомжевать. Так, к слову, и поступали киники – предшественники стоиков. Состояние свободы от внешних привязанностей для них и было смыслом жизни – их свобода не была свободой воли (чего-то делать). Наоборот, она состояла в сохранении самодостаточности и независимости от любой внешней инстанции (богов, людей, общественных интересов и даже собственных амбиций). Мы же мыслим свободу именно как волю, как возможность распоряжаться собой, а они – как независимость, невозмутимость и безразличие. То есть как состояние, а не действие.

Античный человек никогда бы не сказал, что он «работает над проектом», даже если реально занимается чем-то общественно значимым. Его этика – этика пребывания в состоянии обладания добродетелями. Эпикуреец или стоик (а тем более аристотелик) не действует, а реагирует на чужие действия.

И в этом огромный разрыв между тогда и теперь (и я не уверен, что в пользу древних, как бы их не любил).

Сказанного вполне достаточно – но все же хочу пояснить статичность античных моральных учений на примерах.

Если мы возьмем список аристотелевских добродетелей (мужество, благоразумение, дружелюбие, ровность и прочее), то они не предполагают какой-либо инициативы. Нужно будет воевать – буду, мол, мужественным и уклонюсь от трусости и безрассудства. Нужно будет вступить в общение – проявлю дружелюбие и остроумие. Придется противостоять сильному – не забуду про чувство собственного достоинства. Сильным влечениям противопоставлю благоразумие и не впаду в распутство. Внешние возмущения отражу ровностью, не переходящей в гнев, но и не укрывающейся от необходимости себя защитить – и все в этом духе.

То есть этика Аристотеля (этика добродетелей) идеальна для того, чтобы пребывать на месте и быть равным себе в состоянии калокагатии (единства внешних благ и качеств порядочного человека). Он пишет:

«[Порядочный] человек легко переносит многочисленные и великие несчастья и не от тупости, а по присущему ему благородству и величавости – как человек истинно добродетельный и «безупречно квадратный».

Здесь ключевое слово – «переносит», то есть пассивно претерпевает на себе внешние воздействие. Но не действует. Вообще, метафора квадрата очень красива – мол, как его не бросай, он будет равен себе, на какую бы грань не упал. Но. Как этому самому «квадрату» сдвинуться с места? К чему стремиться, какие цели перед собой ставить, какие средства использовать? Очень здорово, что квадрат невозможно опрокинуть – но также его невозможно и покатить вперед. Так вот этого «вперед» античное мироощущение не знало.

Эпикурейская этика прекрасна всем, кроме того, что она вообще не направлена на других людей – ее идеалом является атараксия (несуетность, безмятежность). Она идеальна для наблюдения за небесными явлениями и общения за скромными трапезами – но фактически исключает внешнюю деятельность и целеполагание. Зачем что-то строить – будь то личную карьеру или справедливое общество – если ты уже счастлив как бог? Буквально:

«Голос плоти — не голодать, не жаждать, не зябнуть. У кого есть это и кто надеется иметь это и в будущем, тот даже с Зевсом может поспорить о счастье»

А чего делать-то надо? «Да ничего не надо: угомонись».

Стоическая этика, по идее, более ориентирована на внешние действия. Но при этом она никак не обязывает ею заниматься: проповедь стоика по содержанию очень отличается от христианского прозелитизма. Задача стоика не в том, чтобы все стали стоиками, а в том, чтобы самому оставаться им. Но да, если бог поставил тебя на ответственную позицию, следует исполнять свой долг надлежащим образом – а-патично (то есть бес-страстно). Потому Марк Аврелий воевал, а Сенека преумножал капиталы.

Но это не миссии – это роли, выполнение которых обусловлено не потребностью их занимать, а должным их претерпеванием. То есть Аврелий не стремился стать императором – но «раз уж такое дело», то он стал им со всем причитающимся радением. Сенека не стремился разбогатеть – но «не забрасывать же дела – раз они мне поручены». Стоик не проявляет инициативы – он действует не менее рефлекторно, чем последователь Аристотеля: служит богу там, куда бог его поместил.

Мы понимаем, насколько стоическая мораль близка к христианской – тексты Эпиктета будто списаны с отцов Церкви (хотя на самом деле наоборот, конечно). Но что делали христиане в первые века? Организовывали закрытые общины, монастыри, уходили в подполье. Христианин вчера мог быть чиновником, купцом или вольноотпущенником – но вот он уверовал в благовестие и принял решение изменить свою жизнь. Спустя тысячу лет христианин бы организовал боевой орден и/или уехал бы проповедовать на другой континент, то есть реализовывал бы свою волю.

А стоики никуда не срывались и никуда не уходили. Они продолжали ту деятельность, которой уже занимались, так как самовольно оставить оную являлось бы дезертирством и самодурством в отношении Логоса.

Я знаю, что имелись исключения из правил – люди есть люди. Но античные этические системы в основе своей недеятельны: развить бурную деятельность во славу добродетели, навербовать кучу сторонников, выбить капиталы на пропаганду своих идей, всюду пролезть без мыла и выйти без потерь с целью через несколько поколений изменить реальность – это вообще не по-античному. Устремленность в будущее, развитие, самоактуализация, рост – все это если не исключено из античного мироощущения, то находится на его периферии.

В этом смысле разница между киниками, перипатетиками, стоиками и эпикурейцами оказывается не столь уж разительной – все они не столько ставят цели и согласуют с ними средства, сколько ищут оптимального внутреннего состояния. И в этом их ограничение – ведь для современных людей дела значат невообразимо больше, чем душевная стабильность (называйся она калокагатией, атараксией или апатией).

https://t.me/velnotes/332
https://t.me/velnotes/333
https://t.me/velnotes/334
https://t.me/velnotes/335