В 1962 году в книге «Живой как жизнь» Корней Чуковский придумал термин «канцелярит»,
впрочем, не дав ему научного определения
Очевидно, писатель подразумевал под этим проникновение в живую речь, художественную литературу и публицистику слов и сочетаний, характерных для официально-делового стиля
Через 10 лет в книге «Слово живое и мертвое» Нора Галь пошла по пути бичевания «канцелярита» (все так же научно неопределенного) намного дальше; у нее встречается, например, такой пассаж: «Это — самая распространенная, самая злокачественная болезнь нашей речи
Много лет назад один из самых образованных и разносторонних людей нашего века, редкостный знаток русского языка и чудодей слова Корней Иванович Чуковский заклеймил ее точным, убийственным названием
Статья его так и называлась “Канцелярит” и прозвучала она поистине как SOS
Не решаюсь сказать, что то был глас вопиющего в пустыне: к счастью, есть рыцари, которые, не щадя сил, сражаются за честь Слова
Но, увы, надо смотреть правде в глаза: канцелярит не сдается, он наступает, ширится
Это окаянный и зловредный недуг нашей речи
Сущий рак: разрастаются чужеродные, губительные клетки — постылые штампы, которые не несут ни мысли, ни чувства, ни на грош информации, а лишь забивают и угнетают живое, полезное ядро»
Мы оставляем читателям право судить, насколько стиль процитированного отрывка живее любой, пусть даже самой тяжелой формы «канцелярита» (ср. особенно «чудодей слова», «заклеймил убийственным названием», «глас вопиющего в пустыне», «не щадя сил»)
Суть в том, что по прошествии еще почти полувека неуловимый окаянный зверь продолжает тревожить воображение пишущей и читающей публики
В ставшей бестселлером книге Максима Ильяхова и Людмилы Сарычевой «Пиши, сокращай: Как создавать сильный текст» лейтмотивом проходит требование «отжать из текста всю воду» — за этой бездарно-беспомощной формулировкой скрывается все та же потребность в избавлении от «канцелярита»
Да кто же ты в самом деле, черт тебя подери?
Почему ты мучаешь нас?
Насколько можно понять из хаотических подборок разнородных примеров Чуковского, Галь и десятков позднейших практических руководств (например, в недавнем материале «Медузы» под раздачу попали казенные слова (?), отглагольные существительные, нанизывание падежей, расщепление сказуемого, иноязычная лексика и аббревиатуры — тот еще винегрет), «канцелярит» — это, главным образом, речевые штампы, то есть устойчивые словосочетания, которые «осознаются носителями данного языка как устойчивый, "готовый к употреблению" и потому наиболее "удобный" знак для выражения определенного языкового содержания» (Т. Г. Винокур)
Что же в них такого ужасного?
Дело в том, что каждый из нас, носителей того или иного естественного языка, хранит в памяти множество широкоупотребительных словосочетаний (коллокаций), готовых фраз (идиом), а также структурных моделей употребления тех или иных речевых единиц (грамматических конструкций)
Наша коммуникация в значительной степени складывается из заранее заготовленных сборных кусков — это менее эффективно с точки зрения использования памяти, но гораздо более эффективно с точки зрения обработки информации
Главное затруднение для любого человека, начинающего говорить на неродном языке, заключается как раз в том, что в его речевом инвентаре пока недостаточно штампов, а мозг не справляется с тем, чтобы создавать нужные структуры с чистого листа
Такое положение вещей подтверждается современными научными данными в области онтолингвистики
Одной из самых ярких особенностей ранних детских многословных конструкций является то, что они представляют собой сочетания постоянного элемента и открытого слота, который в разных контекстах может заполняться разными лексемами (например: «еще яблоко», «еще играть», «еще наверх», «еще мама», «еще биби» и т. п.)
Принципиально сходную, хотя и, разумеется, гораздо более сложную картину мы обнаруживаем в речи взрослых носителей языка
«Почему бы тебе не...»,
«Ты не возражаешь, если...»,
«Я как раз собирался...»,
«Не затруднит ли вас...»,
«Он не в том положении, чтобы...»,
«Это именно то, что...»,
«Не могу не....»,
«Что ты думаешь насчет....»
— все эти и многие сотни других заготовок являются, по определению, речевыми штампами, хотя, конечно, никакой рыцарь, сражающийся за честь Слова, никогда не признает их метастазами «канцелярита»
В чем же разница между ними и каким-нибудь трижды заклейменным «Он принял активное участие в...»?