Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко!
В 1932 г. в августе месяце прибывшие из Парижа на собор русских зарубежных архиереев Архиепископ Серафим [Лукьянов], Епископ Николай [Карпов] Лондонский и Епископ Тихон [Троицкий] Сан-Францисский, ныне С[еверо]-Американский, передали остальным членам Собора, что архиепископ Феофан [Быстров](1) Полтавский всех нас, своих братьев-архиереев, считает еретиками и масонами, а на одного из нас возвел безумную клевету, будто бы он участвовал в отравлении одного архиерея, конечно умершего своею естественною смертью. Особенно сильно сравнительно с другими архиереями Архиепископ Феофан злословит Митрополита Антония, меня, Тебя и Архиепископа Анастасия.
В ответ на эти заявления вышеобозначенных трех архиереев члены Собора высказались в том смысле, что Арх[иепископ] Феофан находится в очень опасном и пагубном состоянии и что за него надо молиться Богу.
Все это я говорю Тебе потому, что надо относиться к его обвинениям нас в ереси и пороках крайне осторожно, ибо он ревнует о славе Божией не из любви ко Христу, а на почве только своего тщеславия и совершенно расстроенного своего душевного состояния. К тому же надо иметь в виду, что он сам раньше был склонен всецело разделять заблуждение имябожников, а еще раньше участвовал в гибели России чрез Распутина, которого свел во дворец к Вел[икой] Княгине Милице Николаевне, а последняя, в свою очередь, отвела Распутина и в Царский Дворец и познакомила его с Государыней.
Да, следственная комиссия правительства Керенского оправдала в этом отношении Арх[иепископа] Феофана, но ин суд человеческий и ин суд Божий. В бытность свою студентом С[анкт-]П[етербургской] Дух[овной] Академии в одно из своих свиданий с о[тцом] Иоанном Кронштадтским в алтаре Андреевского Собора я имел счастье беседовать с ним. Отец Иоанн был очень внимателен ко мне. Но, когда я сказал великому Праведнику, что ему кланяется наш инспектор, отец Архимандрит Феофан, то у о[тца] Иоанна вдруг резко изменилось выражение лица. С недовольным взором он очень резко спросил меня: «Это маленький, черненький, худенький?» Я ответил, что да. Сразу после этого о[тец] Иоанн перестал со мной разговаривать и отошел от меня, не удостоив послать своего привета отцу Феофану. А между прочим, когда пред этим я сказал, что ему кланяется наш ректор, о. Иоанн просил меня передать ему от него поклон. У меня тогда же мелькнула мысль, что это за Распутина. Иной причины и не могло быть для такого отрицательного отношения о[тца] Иоанна к о[тцу] Феофану.
Следовало бы Арх[иепископу] Феофану со слезами каяться день и ночь в том, что он сделал для России и всей нашей Русской Церкви через Распутина, чем заниматься обличением ересей, возводить чудовищные по своей глупости и злостности клеветы на своих братьев-архиереев, анархически совершать Божественную литургию на дому у себя без благословения своего правящего архиерея Архиеп[ископа] Серафима [Лукьянова], а себя считать чуть ли не единственным защитником Божественной Истины.
В своих осуждениях иерархов он все ссылается на свою совесть. Но надо иметь совершенно извращенную совесть, чтобы так гнусно пачкать людей и через это быть их нравственным убийцей. Куда после этого, если он не покается, пойдет его душа, когда умрет он? — Вот о чем ему надо бы подумать.
Я никому и никогда не заявлял, что считаю учение Митр[ополита] Антония об искуплении вполне православным. Но и еретиком его не объявлял, как это делается Арх[иепископом] Феофаном и Тобою.
[]
Обо всем этом в кратком и существенном виде я хотел сказать на нашем соборе в 1928 г. и резюмировать свое отношение к учению М[итрополита] Антония в такой форме: несмотря на то, что это учение не совпадает с учением святоотеческим, тем не менее я не могу М[итрополита] Антония называть еретиком. Но А[рхиепископ] Феофан в самом начале моей речи о сем прервал меня, не дав мне говорить, и я замолчал. Таким образом, он сам воспрепятствовал соборному обсуждению сего вопроса…