Мужчина возвратился в переднюю и стал укладывать в чемоданчик свои отвертки и стамески.
Жека, минуту помолчав, спросил:
— Ну, а с буфетом–то этим… Чего он вам сдался?
— Да так, — сказал мужчина. — Посмотрел — и поработать захотелось, руки зачесались. Хорошая вещь–то.
— А мать говорит — рухлядь.
— Знатоки… Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку какую–нибудь.
Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от колючих металлических опилок.
Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную блестками новогоднюю свечу.
— Добро… — Мужчина огляделся. — И окошки бы завесить еще.
Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело. Было похоже на приготовления к киносеансу.
Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу.
— Нет, — сказал он. — Не показывает себя. Погоди…
Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее — по комнате разнесся запах спирта, — затем протер доску.
Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с зеркала.
— А теперь гляди… — Мужчина поднес свечку поближе к доске.
Это было удивительно. Темно–красное дерево, из которого была сделана доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза.
Мужчина еще ближе подвинул свечку.
Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них, троился, и казалось — вся доска пронизана винно–красным переливающимся светом.
— На что похоже? — спросил мужчина.
— Как огонь в печке…
— Верно. Этот рисунок дерева так и называется — «пламя». Живой огонь… Весь буфет когда–то вот так сиял.
— Мы не знали, — сказал Жека.
— Жалко, доску ты покарябал.
— Не придет же в голову — свечку тут зажигать.
— Свечка для наглядности, — сказал мужчина. — Эту мебель давно делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение рассчитывал…
Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные струйки.
— Раздерни окошко, — сказал наконец мужчина.
Он погасил свечку, вставил доску на место.
— Тиски привернуть?
— Не надо, — сказал Жека.
— Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел — ружья–то мастерить. Оно для кого? Для брата младшего?
— Для меня, — сказал Жека неохотно.
— Ты, вроде, вышел из детского возраста.
— Это не игрушка, — сказал Жека. — Это фоторужье. Сюда надевается аппарат, чтоб удобней снимать. В лесу, например.
— Вон что. А я уж удивился.
— Верстак негде поставить. Нету места.
— В такой здоровенной квартире?
— Они новую мебель покупают, — сказал Жека. — Старую выбрасывают, новую покупают. Один буфет остался, который позволяют трогать. Вот я здесь и работал.
Мужчина выдвинул ящик с покосившейся передней стенкой. Из ящика тотчас вывалилось донышко.
— Видите? — кивнул Жека. — Мать говорит — он свое отслужил.
— Знатоки… — насмешливо повторил мужчина.
Он разобрал тонкие ящичные стенки, осмотрел их. Каждая стенка заканчивалась фигурными шипами, похожими на птичьи хвосты.
— Отслужил?
Легко постукивая ладонью, он собрал ящик. Вогнал донышко в пазы. И, держа ящик на одной руке, как чашу, прошел к столу, взял графин с водой. Струя воды плеснула на дно и забулькала. Испуганно улыбаясь, Жека смотрел на этот фокус. Пол в квартире был недавно отциклеван и помазан лаком: мать не разрешала ходить по нему в ботинках… Если вода прольется — беги из дома. Но ящик не протекал. Даже капля не просочилась. Мужчина подождал еще, протянул ящик Жеке:
— Иди вылей.
И когда Жека вернулся, сказал, не скрывая гордости:
— Вот работали мастера! Понимаешь, никто ведь этого не требовал. Ящик — не кастрюля, герметичность не нужна. А мастер иначе не умел.
— Я думал — это вы так починили.
— Это он так сделал, — сказал мужчина. — Я сразу почерк увидел. Это, брат, мастер высшего класса! Он шурупы молотком не заколачивал. Он себя уважал, и работу уважал…